34 Понятие технического совершенства. Разрушительная энергия функционального мышления.

Что подразумевают, когда говорят, что техника достигла совершенства? Каков смысл этого выражения? Оно означает лишь то, что мышление, создавшее и распространившее технику, подошло к своей завершающей стадии, достигло предела, который ему ставит сам метод. Как это видно на примере существующих производственных методов и аппаратуры, мышление достигло высокого уровня механической законченности. Если мы сравним, например, ряд дизельных двигателей, начиная с первого образца, созданного на основе расчетов изобретателя, и кончая наиновейшей моделью, только что выпущенной заводом, то увидим, как потрудилось техническое мышление над этой машиной, как много оно осуществило переделок, улучшений, преодолело различных сил противодействия. Техник воспринимает эти силы противодействия как трудности, которые могут быть решены и действительно решаются на основе механических законов. На самом деле за ними стоит и нечто иное. Такое противодействие появляется там, где применяется насильственный метод, и возрастает по мере того, как этих методов становится все больше. Ошибочно полагать, что противодействие устраняется с помощью механических решений; оно остается, существуя подспудно и выжидая своего часа в постоянной готовности проявить свою разрушительную энергию.

В странах с высокоорганизованной техникой царит та же атмосфера напряженной бдительности, какая бывает в рабовладельческих странах с массой недовольных рабов, при видимой покорности втайне лелеющих мечты о бунте, мятежах и разрушениях. Однако в отличие от рабовладельческих стран, таких как, например, южные Штаты, мы не находим здесь тех патриархальных отношений, когда добрый хозяин покровительствует преданному рабу. Все это начисто снято, как кора с ошкуренного дерева, и вместо описанных отношений устанавливаются отношения механические, в рамках которых отношения власти и подчинения выступают столь же обнаженно, сколь отношения противоположных физических сил, действующих при давлении или ударе, приобретая от этого мнимую непреложность, ибо выражают будто бы самую сущность закона. Но для человека характерно, что он никогда не желает и не может мириться с такими отношениями, не только потому, что они его принижают, но и потому, что он, в силу своего предназначения стремится к большему, поскольку суть человека не вмещается в эти рамки. Конечно, противодействие часто приводит к ошибкам, переходя в бунт, но с бунтом нетрудно справиться и на него всегда находится усмиритель. Бунтарство для нас неприемлемо, так как оно напрямую связано с той волей к эксплуатации, которой пронизана вся техника. В таком же смысле, в каком воля к эксплуатации соответствует опустошительному воздействию на землю, которая покрывается провалами и трещинами, тяжкими и трудно излечимыми, глубоко зияющими ранами.

Здесь больше нет равновесия: ни между трудом и досугом, ни между человеком и природой. Поэтому любовь к природе в наше время свелась в основном к той сентиментальности, которую мы выказываем по отношению к слабым, раненным, беззащитным. Такая любовь пытается как-то врачевать раны, которые сама же нанесла. Natura naturata приобретает облик идиллии за колючей проволокой, куда запрещено входить человеку, потому что человек свирепствует там, словно разбойник и душегуб, умерщвляя на своем пути все живое. В этом зрелище есть что-то оскорбительное, но в то же время и комическое, если взглянуть на него с другой стороны и понаблюдать, как на каждый шаг человека natura naturans предпринимает ответные действия, полной мерой воздавая за каждый акт разрушения.

Каузальному и телеологическому мышлению свойственно не замечать соответствий. Этому невозможно научиться, как нельзя научиться чувству ритма и периодичности, из которой рождается всякая ритмичность. Соответствия могут замечать только те из людей, которые оставляют землю целой и невредимой, то есть не позволяют себе расхищать и эксплуатировать ее богатства. Можно ли найти параллель, соответствующую тем ранам, которые своим вторжением в природу наносит аппаратура, той деформации, которую она производит? Мы замечаем ее в зияющих дырах лопающейся, взрывающейся аппаратуры, утрачивающей механическую форму, в столь же растерзанном, прочно связанном с ней человеке — разрывная сила не щадит его естественную природную форму, строение тела и его частей, то есть действует механически. Человек даже не разрубается на аккуратные части, как туша животного в мясной лавке, не разрезается поперек суставов, как порционная курятина, — его рвут в клочки, перемалывают в мешанину.

Такая картина, которую мы не имеем права не замечать, доказывает, что техника способна достичь совершенства, но никогда не достигнет зрелости. Приписывать ей такое качество значит пользоваться метафорой, неуместной в отношении машины, так как все, что относится к машине, может обладать свойством именно законченности, но отнюдь не зрелости. Зрелость никогда не бывает насильственной и не может быть вымученной. Если вообразить себе мир, целиком зависящий от воли и волевых усилий, это будет мир, неведающий зрелости, мир незрелых вещей, которые, однако, могут иметь вполне завершенный вид. Вот к такому миру нас приближает технический прогресс, и потому-то, оглядываясь вокруг, мы постоянно сталкиваемся с волевыми актами, ступенями развития, очередными достижениями прогресса, но не видим ничего созревшего, потому что это качество лежит за пределами механики. Поэтому наше понятие совершенства обозначает лишь состояние предельной законченности, мера которого определяется средствами, использованными для достижения этой цели. Понятие совершенства может быть применено, потому что в нем заключено абсолютно рациональное содержание, а, следовательно, его употребление уместно для описываемого здесь состояния.