Приложение мировые войны

Самыми значительными событиями, наложившими отпечаток на вторую половину XX века, стали две мировые войны. В них были втянуты все государства; не признавая никаких границ, разделяющих народы, страны и континенты, они впервые в истории человечества охватили весь земной шар с его материками, островами, морями и даже воздушным пространством. Хотя приполярные области, великие пустыни, вообще безлюдные, трудно доступные и потому отдаленные районы они почти не затронули, тем не менее театром военных действий на этот раз оказалась вся планета. По своему размаху это войны планетарного масштаба, а их последствия, прямо или косвенно, сказались на всем населении земного шара. Свое название мировых эти войны, в отличие от прежних, получили в первую очередь именно за размах — прежние войны затрагивали только часть земной поверхности, причем, как правило, столь незначительную, что в других местах о них могли и не знать. Ведь то, что происходит «где-то там в Турции», не интересно никому, кроме ближайших соседей; а все, кроме непосредственных участников, не ощущают или вовсе не замечают этих событий. Мировая война ни для кого не может пройти незамеченной. Самый факт возникновения таких войн предполагает, что земля перестала быть «чистым листом», что на ней больше нет белых пятен, между которыми отсутствует какое бы то ни было сообщение. Эпоха географических открытий закончилась, земля разведана, разделена, измерена и доступна для использования человеком на всем своем пространстве, каждая точка на ней включена в сеть транспортных сообщений или, по крайней мере, достижима для желающих. Век великих географических открытий завершился вместе с символическим покорением полюсов. Тем самым завершилось дело, начатое Колумбом. С тех пор среди путешественников не стало открывателей новых земель, и люди стали путешествовать только из научного интереса, из любознательности, по делам и ради развлечений. Terra incognita перестала существовать как в географическом, так и в политическом смысле, теперь больше нет неведомых земель, куда мог бы устремиться путешественник, а все рубежи, которые он пересекает, представляют собой политические границы.

Мировые войны возможны в условиях, когда земля уже настолько освоена и присвоена людьми, что на ней не осталось свободных территорий, на которые бы еще никто не заявил свои права. Уже в этом видно отличие мировой войны от предшествующих войн. Однако изменился не только пространственный масштаб, но и формы ведения войны. Наполеоновские войны, разворачивавшиеся в рамках одного континента, отличаются не только более узкой локализацией, но и тем, что они происходили до начала индустриальной эпохи, до того, как стали широко использоваться достижения естественных наук, и до того, как возникла наша автоматизированная техника. Армия императора была, как поется в песне, разбита наголову, со всеми ее «людьми, конями и повозками»;¹²² у нее не было машин, которые служили бы средством передвижения. В те времена война тоже питалась войною,¹²³ однако весьма скромно в сравнении с нашим временем; средства для своего поддержания она черпала из крестьянского и ремесленного хозяйства. На сегодняшний взгляд наполеоновские войны представляют чуть ли не идиллическую картину, так как они не имели характера тяжелой работы, который присущ мировым войнам. Поэтому они еще могли приносить лавры победителю. Из наполеоновских войн вышла новая аристократия меча, которая оказалась, однако, довольно недолговечной по сравнению со старой. В тех войнах еще заметно изобилие. Конечно, это уже не богатства Азии, не сокровища новооткрытого континента, которыми осыпал своих воинов Александр Македонский, но все-таки Наполеону досталась неплохая пожива. Та война еще дышала пламенным духом и обладала некоторой пластической силой. В особенности это относится к периоду итальянских походов, которые в истории Наполеона и его армии можно назвать блестящим пассажем, исполненным con brio.¹²⁴ В дальнейшем фигура растолстевшего Наполеона стала символизировать угасание юношеского пыла всей нации, когда другие нации все ощутимее тяготились ее гнетом. Победа, слава, военная добыча — вот три стадии, через которые прошла в своем развитии первая французская империя. Ее войны и условия, в которых они велись, принадлежат прошлому. Ход мировых войн показал, как далеко мы ушли от времен наполеоновской империи и от войн того времени.

Главное изменение, которое произошло за истекшие сто лет, заключается в переходе к техническому оружию. В соответствии с этим перевооружением изменился и человек. Техническая аппаратура и организация наложили особый отпечаток на характер первой великой войны XX столетия. Войну стали вести посредством машин. Огромное количество механической работы, затрачиваемой на войну, всесторонне отразилось на человеке. Наметившийся переход к новым условиям совершается в виде резкого перелома. Поэтому 1914 год знаменует собой прощание с прошлым, а тяжесть и глубина происшедшего разрыва будет ощущаться еще долгое время. Военные траншеи поставили горькую цезуру, отметившую смену эпох.

Испытанная от этого боль подсказывала человеку, что он потерпел субстанциальный ущерб. Субстанциальных же приобретений он еще не успел почувствовать.

Отличительная особенность этой войны, делающая ее непохожей на все предшествующие, состоит в том, что она имеет характер рабочего процесса. Мало того что в нее вложено огромное количество тяжелого, черного, самоотверженного труда, но сама война становится работой, и этот военный труд составляет ее определяющее качество. Солдаты превращаются в рабочих; это превращение было неизбежно, когда войну начали вести механическими средствами. Поля сражений становятся похожи на индустриальные ландшафты после мощного взрыва, они похожи на фабричные цеха, заваленные беспорядочными грудами разбитой техники. Исчезла со сцены блестящая красота роскошных мундиров, как исчезли сверкающие металлическими украшениями кавалерийские полки вместе с барабанами, литаврами и трубами, под аккомпанемент которых велись сражения. Знамя перестало быть символом сражающихся частей, и была отменена шпага как символическое оружие офицера. Хотя поначалу ее еще полагалось иметь, но как неудобный предмет она все чаще оставалась в багаже. Военное дело вообще избавляется от символики, а вместе с символикой и от украшений, которые придавали войне и военным видимость переизбытка жизненных сил. Военное обмундирование и оружие, изготовляемые на конвейере, уже не могут служить украшением. Нынешний солдат носит неказистую форму, похожую на рабочую робу, и амуницию, напоминающую рабочее снаряжение. Этот серый солдатик теперь так же тщательно старается спрятаться и замаскироваться, чтобы стать незаметным, как в былые времена он старался быть на виду, чтобы противник мог как можно лучше его разглядеть. Эта серость, эта скупая бережливость и монотонность, отличающая ход нынешних военных действий и военного человека, связаны с новым качеством войны, ведь война носит характер производства, которому всегда свойственны черты унылой рациональности. Невзирая на все страдания, все безропотное самопожертвование, все перенесенные по долгу службы трудности, эта война совершенно бесславна, что делает ее испытания непомерно жестокими. Из этой войны нельзя извлечь славы, и бесславность всего происходящего становится ее характерным признаком. Храбрость, которая требуется в этой войне, не имеет прежнего блеска; главным образом, эта храбрость выражается в самообладании, в стойкости, с которыми человек молча выдерживает направленный против себя натиск машин, эта храбрость выражается в способности терпеливо ждать и переносить страдания. Бедность имеет к этому мужеству самое прямое отношение. Солдатская бедность велика и неустранима — солдату отказано в праве каким бы то ни было образом зарабатывать себе на жизнь, у него отняты все возможности соответствующей деятельности. Даже одежда, которую солдат носит, не принадлежит ему, и в карманах у него трудно обнаружить что-либо такое, что выделяло бы его из всей солдатской массы. Солдат настолько безымянное, безвестное существо, что на случай гибели или потери памяти ему даже вешают жестяной жетон на шею, по которому потом можно будет установить его имя. Самая смерть лишается всякой торжественности, она приходит в облике механика, заполняющего телами братские могилы. Смерть разрывает человека в клочья, на мелкие куски, стирает его в пыль, она насылает на него облака ядовитого газа, заживо погребает под обвалами. Солдат оказывается в одиночестве среди безжизненного ландшафта; на разоренной, голой земле, на которой нет ничего, что могло бы порадовать глаз, он остается в полной изоляции от всего, без защиты, без утешения. Все вокруг, что имело форму, оказывается разгромленным, разбитым, все жестоко деформировано. Тут уж не остается надежды на целительные силы окружающей среды. Бедственное положение человека, бесчеловечность условий, в которых он живет, проступают со всей очевидностью неприкрытой правды. Человек поставлен перед необходимостью приспосабливаться к таким условиям, где возможно только выживание. Его заставляют самостоятельно свыкаться с незащищенностью и бездомностью. Производственный характер войны приносит с собой свои законы, окрашивая все происходящее в тона холодного и жесткого рационализма. Все выходящее за его рамки само собой отметается или превращается в пустопорожнее разглагольствование. Все различия становятся невидимыми, и любой энтузиазм умирает, задушенный в клещах аппаратуры и организации. Все происходящее получает черты фабричного производства, во всем появляется оттенок анонимности, ведущим становится коллективное начало, проявляющееся в характере принимаемых решений. Эта война всегда буднична — будничны ее победы и поражения. Если в самом начале, когда на эту войну по привычке смотрели сквозь призму прежних представлений, еще можно было заметить проблески amor fati,¹²⁵ то вскоре они угасли, словно ракета во мраке зимней ночи. Солдату, участвующему в материальной битве, стоящему на боевом посту под ураганным огнем, человеку, перед которым сражение разворачивается во всей своей безжалостной реальности, чужды мысли о славе и чести, восторженные порывы. Даже более холодное понятие долга не объясняет, каким образом солдат может выдержать ураганный огонь. Ураганный огонь продолжается изо дня в день, неделями, целый месяц, а солдат сидит под этим колоколом в ожидании, занятый собою и своими мыслями, сидит рядом со смертью, в одном окопе с нею. Разве может удержать его там одно только чувство долга? Удерживает не что иное, как то самое бедственное положение, в котором солдат оказался, непреодолимое и механическое переплетение происходящего с его собственной жизнью, из которого для него нет выхода. Ведь ни дезертирство, ни даже самоубийство не дают спасения. Всю глубину бедствия, заключающуюся в роковом сплетении обстоятельств, лучше всех сознает бесстрашный человек. Боязливого скорее пугает безысходность происходящего. Человек чувствует, что сам он ничего не может изменить, даже если сбежит, спасая свою жизнь. Бедственность его положения связана со всеобщим бедствием, и эта всеобщность уравнивает друзей и врагов и поддерживает продолжающееся противоборство. Одно из свойств этого бедственного состояния состоит в том, что солдат уже не ощущает себя героем. Он может быть храбрым, терпеливым, самоотверженным, и все равно чувствует при этом, что он никак не герой в обычном смысле слова, так как героизм предполагает цельную личность в целостной среде. А здесь в душе человека уже не осталось ни следа той целительной силы, которая присуща геройству. Он утратил даже скромную способность вносить порядок в окружающую среду. Собственно говоря, у человека не осталось уже и окружающей среды, так как все, что его окружает, обречено на разрушение, и сам он, несмотря на все свое мужество и выдержку, уже сломлен как личность. Состояние сломленности возникает вследствие того, что у человека отнята самая возможность цельности. Ведь он сам представляет собой главную и первоочередную мишень происходящего процесса, на поражение которой нацелены все силы разрушения. И острее всего эти силы поражают именно самых храбрых и стойких бойцов.

В своей безыдейности и спланированности битва материалов являет нам человека, запутавшегося в сетях своего каузального мышления и уничтожаемого машинной техникой, которую он сам же создал. Человеку еще не открылась бесплодность этих его усилий, которые ведут к бедности. Он еще не способен соотнести открывшуюся перед его взором картину изуродованного в ходе битвы материалов ландшафта с собственными волевыми усилиями, которые обнаружили здесь свою оборотную сторону. Не случайно многое кажется человеку странным и необъяснимым. Сама война кажется ему бессмысленной, хотя на самом деле она есть не что иное, как результат его волевых усилий, затраченных на развитие механики и технический прогресс. В битве материалов ясно проявляется то, на что способна аппаратура в сочетании с организацией. Эта война съедает несравненно больше, чем предполагалось по всем расчетам, она хватает за глотку не только побежденного, но и победителя, к ней лучше всего подходит испанская поговорка: Е1 vencido vencido, у el vencidor perdido.¹²⁶

Однако не следует винить войну в том, что родилось в уме человека. То, что измыслил и спланировал этот разум, война вывела наружу в виде разрушений, которые огненным кольцом стистнули человека. Человеку приходится воочию сталкиваться с тем, чего раньше не было в мире и что он сам привнес туда своими мыслями, желаниями и мечтами. Вымечтанное предстает перед ним не в виде зеркальных отражений, а преображенным, но и в преображенной форме верно и правдиво выражает суть его помыслов. Прежде чем вырваться на свободу, эти ужасные маски и призраки жили в уме человека. Чтобы обрести собственное лицо, демон пользуется лицом человека, заимствуя и его уродливую гримасу. Человек жестоко заблуждается, думая, что может наслаждаться свободной, мирной, благополучной жизнью на земле, которую он сам безжалостно разоряет и разрушает. Подобное наслаждение жизнью было бы хуже самой ужасной войны. Но этого не может и не должно быть, и война в ее новейших формах служит тому неоспоримым подтверждением.

1914 год стал поворотным моментом в жизни целых народов и отдельного человека. Война является пробным камнем развивающихся и пришедших в упадок сил, война показывает, что созрело для разрушения. Никто из участников не подозревал тогда, насколько глубоко может зайти процесс разрушения, хотя многие смутно догадывались о том, каким страшным будет итог. Масштабы грянувшего несчастья проявлялись постепенно. В первое время образ начавшейся войны и понятие о ней складывались под впечатлением прошлого опыта; это видно из тех представлений, которые имели современники войны на различных этапах ее развертывания. Они рассуждали об ограниченном характере войны, приписывая ей несуществующие планы, средства и цели, которые, успокаивая воображение, позволяли надеяться на скорое окончание войны. Для начального этапа войны характерны подобные иллюзии, которыми люди себя добровольно обманывали. Но как только события вырвались за предполагаемые границы, война начала изменять мышление людей. Очевидно, что именно битва материалов вызвала эти изменения. Вернувшийся с войны солдат знал уже на собственном опыте, как выглядит новая мастерская, в которой приходится работать человеку. Вынесенное из войны знание запечатлелось в чертах его лица; это было лицо внимательного, деловитого, трезво думающего рабочего, в нем появилась известная жестковатость, а вместе с тем печать страдания и пережитых тягот. Битва материалов была мастерской в точном смысле этого слова, поскольку она предполагала существование промышленной мастерской, использовала свойственные ей механические методы производства и потребляла ее продукцию. Понятие битвы материалов означает такое сражение, которое ведется с помощью механических средств, так как под материалами в этом случае понимаются механические орудия, автоматы, которые используются для ведения военных действий. Сама война похожа на барабан, из которого звук извлекается механическим способом. Первоначальный порыв быстро иссяк, увязнув в разветвленной сети глубоко вырытых в земле укрепленных окопов. Увяз он прочно, долго гнил и разлагался в этой системе окопов, пока вокруг не образовался лунный пейзаж, испещренный кратерами воронок, которые были заполнены трупами людей и разбитой техникой. Воронка, представляющая собой яму, оставшуюся после взрыва, как и окопы, характеризует положение, в котором оказался человек. В этих окопах, воронках, штольнях, бункерах, подвалах и ямах прячется в поисках защиты изолированный, ставший беззащитным перед угрозой уничтожения человек. Чем больше война ведется машинными средствами, тем беднее она идеями. Широкомасштабные операции, охватывающие обширное пространство, терпят неудачу. Стратегическая мысль переживает упадок. Об этом свидетельствует тот факт, что в это время начинает доминировать мысль о присущей войне изнуряющей силе. В понятие битвы материалов входит и идея изматывания противника. Армия стремится медленно перемалывать и по частям давить противника. Она стремится постепенно изматывать его, чтобы довести до полного изнеможения, которое закончится крахом неприятеля.

Война все разрасталась в пространственном и временном масштабе, осложнялась, запутывалась, пока не вырвалась из-под контроля, перечеркнув все планы и расчеты. Вместе с тем она породила чудовищную организацию нового качества. Эта организация, обслуживавшая битву, то есть работавшая на истребление, была рациональной частью военной машины, она придала войне характер рабочего процесса, но в то же время не обладала властью, чтобы управлять ходом военных действий или положить войне какой-то предел. Эта организация неожиданно проявила способность расти как на дрожжах, и чем рациональнее становилось ее устройство, тем более она становилась похожа на гигантский насос, который выкачивал все больше средств на потребу войне. По мере разрастания этой организации война постепенно уходила из рук политиков и генералов. По сравнению с прежними войнами, эта гораздо меньше походила на произведение политического и стратегического искусства, так как вместе с нею на голову человека закономерно обрушилась лавина губительной стихийной силы. В этом тоже проявился новый характер войны, представляющей собой своего рода производственный процесс, связанный с использованием порабощенных механических сил. Прежние войны, в особенности войны XVIII века, создают впечатление, что они были более управляемыми, что существовали определенные законы, которым даже война подчинялась. Государственные деятели, как например Мальборо, управляют войной, а полководцы, как например принц Евгений или Тюренн, управляют сражениями; руководители твердо удерживают за собой позиции, которые позволяют им начинать и заканчивать войны. Однако войны, которые предполагают наличие определенного денежного запаса в казне и прекращаются, когда этот запас оказывается исчерпанным, войны, которые ведутся силами наемных профессиональных солдат в то время, как народ продолжает заниматься своей работой, войны, которые происходят в условиях политического баланса между европейскими государствами, в условиях, когда за пределами Европы имеются неосвоенные континенты, не требующие к себе внимания, полезно сравнивать с первой мировой войной только в том случае, если мы будем отмечать существующие между ними различия. Война, которая ведется под началом аристократии, следующей кодексу куртуазности, и война народов совершенно не сходны между собой. А техническая аппаратура и организация придают ей в конце концов совершенно особый характер. Клаузевиц, который в понимании войны глубоко расходится с военными теоретиками XVIII века, заметил, что война — не искусство и не наука, хотя в ней можно отметить моменты и того и другого. Нельзя не признать, что в XIX веке войны ведутся более научно, в качестве примера можно указать на Мольтке и прусский генштаб. Научные методы войны переходят в дальнейшем в технические. Специалисты технических областей все чаще занимают в армиях ведущие должности по мере того, как военное дело все больше начинает пользоваться механическими средствами. Техники руководят связью, авиацией, танковыми армиями, газовой войной.

В 1914 году кто-то еще верил в то, что войне присущи законы, выведенные из опыта предшествующих войн. Но эта вера не могла не пошатнуться, когда оказалось, что война самым неожиданным образом начала захватывать такие сферы, которые раньше не подчинялись ее влиянию. Она не поддавалась никаким попыткам ее локализации, в нее втягивались даже те государства, которые считали, что могут остаться в стороне. Но еще более значителен был тот факт, что война начала изнутри изменять структуру государств и народов, что организация войны проникла в самые недра этих структур и сделала их предметом своего потребления. В первую очередь были мобилизованы и пущены в ход все имеющиеся резервы. Все имущественные накопления подверглись мобилизации, таким образом расшатывался существующий порядок в отношениях собственности. Война требовала таких огромных средств, что методы их привлечения вступили в противоречие с автономией собственности. Все резервы должны были быть брошены в военный котел. А когда и этого оказалось недостаточно, дошел черед и до субстанции. Война начала потреблять и те средства, которые требовали бережного отношения ради обеспечения, сохранения, восстановления старых резервов. Война подрывала почву, которая служила ее основой, и будущим она распорядилась таким образом, что поставила под вопрос будущее мирное существование. Поэтому сначала в лагере побежденных, а затем и повсюду эта война перешла в гражданские войны. При поверхностном подходе может показаться удовлетворительным объяснением, что такой поворот событий имел своей целью демократические перемены. Так оно и было на самом деле, но разрушение старых институтов, процесс нивелирования, к которому приводит механическое понимание равенства, бедность и неуклонное развитие техники не могут создать стабильную политическую систему, а, напротив, знаменуют начало перманентной революции, для которой характерен переход войны в гражданские войны, а гражданская война служит началом новой войны. Сначала победители еще могли надеяться на то, что они защищены от деструктивных процессов. Но они ошиблись: победа, добытая силой оружия, не оградила их от череды повсеместно разразившихся кризисов, которые определили характер всего послевоенного периода. Понятие послевоенного периода хорошо выражает смысл происходивших событий. Победа на поверку оказалась неполной. Завоеванные успехи были непропорционально малы по сравнению с затраченными на войну средствами. Война съела так много, ее усиленное потребление настолько подорвало производство, что оно никак не могло оправиться от понесенного ущерба. Однако понять причину тех особенных и резких диспропорций, которые обнаружились после войны, можно только учитывая их связь с техническим прогрессом и зная, что технический прогресс ведет к постоянным потерям субстанции. Никакое усиленное производство, к которому прибегает человек в этих условиях, не спасает положение, поскольку оно сопровождается ростом убытков. Война, превратившаяся в одну из областей применения техники и способствующая ее совершенствованию, не решает, а обостряет эти проблемы. Она демонстрирует, как насильственные методы, при помощи которых Техник эксплуатирует землю, переносятся теперь уже на людей. Война подводит баланс совершающегося процесса в пересчете на человека. Может быть, она наконец-то откроет ему глаза на то, что пора переучиваться.

Война разрасталась, вызывая все новые сложности, и в конце концов так запуталась, что совсем вышла из-под контроля. Такое понимание сложившейся ситуации поневоле наводило на предположение, что ей должны быть свойственны какие-то внутренние закономерности. Это была уже не просто война, как все остальные, поскольку она не укладывалась в существующие понятия о том, что такое война. Эта война походила на землетрясение, на катастрофу. Особенность катастрофы состоит в том, что она выходит за рамки условий, описываемых историческим опытом, и для ее объяснения оказываются неприменимыми исторические мерки. Ее порождают стихийные причины, которые непредвиденно обрушиваются на человека. Война принимает апокалиптические черты. Подобно технике, где все рабочие процессы рациональны по своим методам, тогда как в целом она не просто лишена рационального начала, но постоянно им пренебрегает, война также опирается на рациональные методы работы, хотя практически в ее ходе нельзя уловить рационального начала. Все расчеты, все тщательно выверенные вычисления в конечном счете оказываются напрасными и не срабатывают. Эта война уже не удерживается в рамках специального военного бюджета, она просто сжирает все, что оказывается в пределах досягаемости. Ее пределы уже невозможно точно обозначить, теперь войне подчинено решительно все. Точнее говоря, ей подчинено все, что только можно привлечь при помощи технической организации. Но в условиях стремящейся к совершенству техники лишь очень немногое остается за пределами ее власти. Эта власть распространяется не только на солдат и рабочих военных заводов, но вообще на каждого человека, и от ее посягательств не укроется ни стариковская похлебка, из которой исчезают жиры, ни молоко грудного младенца, которое становится все водянистее. Бедность и голод вгрызаются в человеческую плоть.

При сравнении первой и второй мировых войн еще нагляднее проступает связь между войной и развитием техники. За два десятилетия, прошедших между первой и второй мировыми войнами, технические средства вооружения достигли более высокого уровня развития. Значительно повысился уровень автоматизации техники. Войне это дало выигрыш в области связи, авиации, конструирования самоходных танков. Война ставится на колеса и получает механический двигатель, этим она резко отличается от первой мировой, основной силой которой был еще пехотинец, то есть солдат, передвигавшийся пешим ходом. Вторая мировая война началась с танковых сражений и с авиационных налетов. Технический потенциал государств теперь уже непосредственно влиял на их военные успехи. Война и техника образуют все более четко работающий единый механизм. Война доводит технику до уровня совершенства, и техника дает войне средства для ведения военных действий. Ускоренный износ этих средств не ослабляет позиций рационального мышления, которое управляет развитием техники. Напротив, это лишь подогревает его изобретательность, давая толчок к созданию новых чудовищных аппаратов. Техника в основном превращается в технику военных вооружений, война все больше и больше принимает технический характер.

Прогресс в области военной техники сопровождается прогрессом в деле организации труда. Организация труда принимает все более механические, насильственные формы. Так как решительно все становится делом организации, приходит конец принципу добровольности. Положение солдата и рабочего в период второй мировой войны одинаково: оба находятся в зависимости от технической аппаратуры и организации, оба становятся объектом манипулирования в интересах механики. Оба являются рабочими, в этом состоит отличительный признак устремленного к совершенству технического прогресса. Война становится тотальной, когда она охватывает и нормирует все производственные отношения. Она становится тотальной, достигая технического совершенства. Рабочий военного предприятия и солдат на фронте отличаются друг от друга задачами, которые они выполняют, поскольку один трудится в области изготовления материальных средств войны, а другой в сфере их применения. Однако это и другие различия носят второстепенный характер. Мы получим соответствующее действительности понятие о войне, если представим ее в образе движущегося конвейера или по крайней мере будем иметь в виду, что она с ним связана; на поток поставлены изготовление военного материала, его транспортировка и, наконец, применение против вражеской стороны. Вся война связана с механической работой этого конвейера, что придает ей, в отличие от прежних войн, характер производственного процесса. Этот производственный характер вызван автоматизмом техники, бесперебойная работа которой накладывает свой отпечаток на характер военных действий. Война в виде скоротечного «блицкрига» происходит тогда, когда мощная военная аппаратура одним ударом расправляется с более слабой. При равенстве сил война обнаруживает присущую ей изнуряющую энергию потребления и продолжается, пока не будут вовлечены и исчерпаны все имеющиеся запасы. Рабочий и солдат приставлены обслуживать этот конвейер, и против них направлены удары воюющих сторон, которые с развитием средств воздушного боя обрушиваются на рабочего как в цехе военного завода, так и в его жилище не менее беспощадно, чем на солдата, находящегося на поле боя. Крестьянское хозяйство, в котором ручной труд по-прежнему играет значительную роль, не поддается окончательному переводу на рельсы механического рабочего процесса. Однако его всеми средствами стараются ввести в рамки или хотя бы приблизить к состоянию технической организованности. Мобильная и мобилизующая энергия техники находит свое выражение во все возрастающей роли транспорта, который совершенствуется по мере приближения техники к идеальному совершенству. Эта область обслуживается рабочими транспорта, без которых немыслима мировая война. Мы упоминаем об этом, потому что увеличивающийся дефицит технической организованности в значительной мере возникает по вине транспорта.

Накопленный в ходе первой мировой войны опыт — технический опыт — впоследствии был использован во второй мировой войне. Для мыслящего наблюдателя было заведомо ясно, что вторая война будет длительнее, тяжелее по ущербу и разрушительнее, чем первая, — такие выводы подсказывались успехами технического прогресса. Все изменения политического свойства, которые произошли в государствах между двумя войнами, связаны с распространением аппаратуры и организации. Представления о государстве и о человеке стали более механистическими, технические понятия повсеместно проникли в область политических представлений. Государство все больше превращается в человеческих головах в подобие технического центра, в нечто вроде коммутатора, в котором достаточно нажимать кнопки или поворачивать рычаги, чтобы добиться определенного эффекта. Политическое общественное мнение становится управляемым, подвергается механическому манипулированию и используется, наряду с другими пропагандистскими методами, как механическое средство влияние на массы. Способность восприятия и мышление вследствие постоянного общения с аппаратами приобретают кинетический характер. Во всем сказывается зависимость от механических рабочих процессов.

Вторая мировая война с еще большей отчетливостью демонстрирует то, как война втягивает в свою орбиту и поглощает все планы, средства и цели. Никакими соглашениями уже невозможно ограничить ни ее продолжительность, ни пространственные масштабы. Ход и повороты войны становятся непредсказуемыми даже для самого проницательного ума, а любые утверждения о том, что будто бы ею кто-то управляет и все движется согласно расчетам, не более чем самонадеянное хвастовство. Война катится своим ходом с неудержимой мощью стихийного явления, а ее окончание определяется моментом полного исчерпания ресурсов. На свете нет такого политика или полководца, который был бы способен управлять ходом событий или хотя бы охватить мысленным взором всю картину в целом. Есть только техники, профессионалы в одной области, чье мышление сосредоточено на отдельном участке, и только об этом участке они способны составить определенное суждение. Кругозор этих специалистов отличается поразительной узостью, конкретностью и полным отсутствием свободного видения совокупности явлений и их взаимосвязи. Война стала тотальной, она опирается на тотальную аппаратуру, тотальную организацию и тотально забирает в свое распоряжение все ресурсы. Она отбирает в свою пользу все до последнего. Насилие над субстанцией, выражающееся в ее потреблении, достигает небывалых размеров. Превращение государств в гигантские автоматизированные фабрики по производству оружия идет вперед быстрыми шагами. Организация принимает все более радикальные формы, она повсюду вынуждена опираться на принудительный труд, включая в свою систему целые армии подневольных работников. Нехватка чувствуется во всем, обнищание доходит до такой степени, что на все сферы распространяется карточная система. В то же время разрушения достигают небывалых масштабов. Они уже не ограничиваются полями сражений, разрушению подвергаются центры механического производства, гигантские фабрики и промышленные города. Круги разрушения расходятся во все стороны от этих центров, охватывая все страны. Стирается грань между воюющей и невоюющей частью населения, так как различия между ними, как и все прочие, не свойственны понятию тотальной войны — ей чужд дифференцированный подход к явлениям. Победное шествие разрушений неудержимо движется вперед, оставляя по обочинам своей via triumphalis,¹²⁷ усеянной жалкими остатками человеческого скарба, разрушенные города, дома, жилища. Всюду дымятся развалины, высятся уцелевшие закопченные стены, и все страны усеяны трупами убитых. Целые города, которые строились веками, однажды ночью за считанные минуты вспыхивают горящими факелами, и безвозвратно гибнут памятники прошлого, которых никогда больше не суждено увидеть человеку. Некому больше их защитить; человек, и сам беззащитный, ничего не может для них сделать. Технический век, порвавший с прошлым всякую связь, окончательно с ним разделывается. Эти разрушения можно рассматривать как модель будущего; так что тем странам и народам, которые еще не разрушены, будущее не сулит ничего утешительного. Уцелеть им удалось случайно, зато разрушения представляют собой необходимое явление, которое может случиться в будущем в связи с дальнейшим развитием техники.

Теперь открыто дает о себе знать и та мобилизующая энергия, которая порождается сочетанием аппаратуры и организации, жестоко и безжалостно ударяя по человеку. Она с корнем вырывает его из родной почвы. Мобилизуется не только армия, но и население. Эвакуация выбрасывает на дорогу миллионы городских жителей. А окончание войны отмечено тем, что целые народы насильственно выдворяются из прежних мест проживания: их, точно скот, загоняют в вагоны и отправляют по железной дороге в неизвестность. Эти насильственные перемещения эффективней всяких гранат взрывают исторически сложившиеся структуры. Такого рода мероприятия тоже должны рассматриваться как модель, как введение новых технических методов, бесконечно умножающих беду, поскольку их последствия обладают огромной взрывчатой силой.

Война окончательно превратилась в род массовой деятельности, массы питают ее своей кровью. Какова ее конечная цель? Что дает пищу тому растущему озлоблению, той жестокости и непримиримости, которые в ней проявляются? Какая причина толкает человека в объятия этих неразлучных товарищей страха и ненависти? На подобные вопросы тоже можно ответить только в том случае, если мы поймем их связь с технической аппаратурой и организацией, а также с все возрастающей незащищенностью человека. Человек живет в условиях бедствия, которое все углубляется по мере развития хищнических методов и разрастания причиняемого ими ущерба. Он живет в условиях нависшей угрозы, но не может отвести от себя эту опасность. Напротив, она обостряется и становится тем ужаснее, чем сильнее зависимость человека от созданной им механики, превращающая его в подопытного кролика, на котором испытываются ее законы.

Тот, кто однажды понял связь между войной и техникой, уже не будет удивляться формам ведения войны или видеть в них что-то непонятное. Он понимает причинно-следственную зависимость и целесообразность происходящих процессов, понимает и необходимый характер разрушений. Он видит, что масштабы разрушений в точности соответствуют данному уровню развития техники. Но необходимо понять, что колоссальный объем этих разрушений был предопределен мышлением техника, что он — порождение этого мышления, что картина мира, лежащего в руинах и усеянного трупами, — все это необозримое пространство, заполненное развалинами, — есть коррелят, аналог этого мышления. Механика направляет нас в сторону мертвого мира, и чем быстрее работают автоматы, которые обеспечивают прогресс, тем быстрее в этом мире распространяется смерть.

Эта смерть не похожа на греческий аид, из которого каждую весну пробиваются цветы, произрастают плоды и возникает новая жизнь. Эта смерть соответствует каузальному мышлению и его механическому понятию времени.

Одновременно с техническими методами работы по всему свету распространяется война. Она ведется одинаковыми средствами на всей планете: в Европе, в Африке, в Азии, на островах Океании, в тропических джунглях. Возможность для проведения боевых действий есть везде, куда автоматы, предназначенные для преодоления пространства, могут доставить людей и оружие. Устройство механических коммуникаций относится к числу основополагающих задач техники, которая не упускает из вида ни одного пригодного для эксплуатации месторождения даже в самых отдаленных уголках мира. Война продвигается по колее, проложенной техническим мышлением, которое соединило дорожной сетью все заправочные станции мира. Заправка — необходимое условие для работы любых автоматов, и без заправочных станций немыслимо автоматическое ведение войны. Лицо этой войны определяет автоматизм. Именно автоматизмом вызваны такие защитные меры, как ночное затемнение целых стран или переход целых народов на существование в подземных бомбоубежищах и бункерах. Именно автоматизм превращает фронтовую войну армий в такую войну, которая втягивает в свою сферу даже глубокий тыл. Автоматизм является причиной огромнейших разрушений и представляет собой самую беспощадную угрозу для человека. С изобретения пороха и до изобретения атомной бомбы наша техника была техникой взрывчатых веществ. Но автоматизированная техника уступает войне такие области, в которые прежде для нее не было доступа. Не стоит делать ложных выводов из того факта, что сейчас война, вооружившись средствами техники, обратилась в числе прочего и против аппаратуры и организации. Такого рода разрушения свидетельствуют лишь о превосходстве одних механических методов работы над другими и демонстрируют только то, как сильный технический потенциал побеждает более слабый. В цехе технического мышления эти разрушения не вызывают естественного отклика, их опыт учитывается для разработки новых изобретений и новых методов. Разрушительная энергия технического мышления не несет урона от этих разрушений. Тем самым обеспечивается дальнейшее развитие техники и подтверждается, что она уже приблизилась к состоянию совершенства.

Если вспомнить, что говорил Клаузевиц о характере войны и сражения и какие мысли он высказывал о военном искусстве и военной теории, становится очевидным, что война изменилась. В союзе с новой техникой война оказывается в зависимом положении. В результате страдает военный гений. Когда война превращается в сферу работы технических специалистов, когда она ориентируется в своих методах на процесс механического износа, следуя за конвейером механического производственного процесса, она неизбежно приобретает черты бездушия, мертвенной монотонности и серости, которые мы в ней отмечаем. Никакой Тиртей¹²⁸ здесь невозможен, всякая связь с танцем, пением и музыкой, оживлявшая и облагораживавшая войну в прежние времена, пресеклась окончательно. Военные решения утрачивают свою определяющую силу и уже не имеют былого значения. Все эти незапоминающиеся бои и сражения, кажется, не столько проясняют, сколько затемняют смысл происходящего. Оно представляется каким-то аморфным, словно все разлагается под действием какого-то разъедающего вещества. В немилосердных и упорных сражениях, идущих с переменным успехом, есть что-то странно нереальное и непонятное для их участников. Если выразить это впечатление в образах мифологии, то можно сказать, что здесь мы видим Ареса, запутавшегося в сетях Гефеста. Техника представляет собой могущественную силу, которая смогла целиком и полностью подчинить себе войну, навязав ей свои средства и цели. Окончание войны не означает окончания власти механики над человеком.

Затраты, к которым ведет война, разорительны и для победителя, и для побежденного, поскольку ее тотальный характер приводит к тотальному износу. Потребление принимает такой масштаб, что заодно съедает и плоды победы. Конец войны не меньшее бедствие, чем сама война. Система производства оказывается разрушенной. В результате возникают такие кризисы, справиться с которыми не под силу даже самому сильному государству. Война переходит в гражданскую войну. Если век техники революционен в смысле перманентной революции, то, говоря иными словами, это означает, что в таком веке невозможно состояние стабильности. В этом безостановочном, динамичном движении много впечатляющего, однако нельзя не понимать, что оно может поддерживаться только ценою тяжелейших жертв, при полном пренебрежении ко всему, чего нельзя поставить на колеса и привести в движение механическим способом. Представление о перманентной революции как таковое является механическим, оно напоминает образ конвейера, равномерно и плавно или прерывистыми толчками движущегося в мертвом времени. Идея перманентной революции предполагает, что уже не существует таких условий, которые были бы достойны поддержания и сохранения, и остается только непрестанно приспосабливать их к очередным достижениям технического прогресса, a me kinein eu keime non¹²⁹ уже ничего не значит. Перманентной революцией объясняется также то, почему технический прогресс вновь и вновь сам себя съедает, неустанно перемалывая собственную аппаратуру и организацию. Это становится отчетливо видно, когда из слабого младенца уже вырос тот колосс, которому для пропитания требуется вся земля со всеми ее богатствами, но даже этого ему оказывается мало. Мировые войны приходятся на ту стадию развития техники, когда оно достигает колоссальных размеров и для утоления голода начинает употреблять в пищу собственные отходы, не брезгуя даже фекалиями.

Вопрос состоит в том, как предотвратить третью мировую войну, точнее говоря, кто возьмется ее предотвратить. Ни одно государство, даже самая сильная из великих держав, в одиночку не располагает достаточными средствами для ее предотвращения, так как даже сильнейшая мировая держава не устоит против коалиции. А всемирная организация по поддержанию мира является обоюдоострым средством. Характерной особенностью такой организации является то, что она претендует на монопольное право ведения войны и на основании этого монопольного права самостоятельно выносит решение, кого считать агрессором и против кого следует начинать военные действия. Такая мощная коалиция, которая способна взять в свои руки монополию на право ведения войны, самостоятельно будет давать дефиницию войны, все дефиниции агрессии, обороны, допустимых средств. Однако в самом представлении о том, что в эпоху сильнейшего технического прогресса, который ведет к непрестанному повышению военного потенциала различных государств, мог бы долгое время просуществовать постоянный комитет по поддержанию мира, действующий по принципу perpetuum mobile,¹³⁰ содержится противоречие. Средства, которыми пользовался бы такой комитет, может дать только техническая организация. Бессилие государств перед взрывоопасными процессами, которые сопутствуют высокому развитию техники, видно невооруженным глазом. Нет ни одного государства, которому удалось бы совладать с этими процессами, так как во все государственные организации вторглась техническая организация и изнутри подрывает государственную власть. Человек не справляется с механическими законами, которые он привел в движение. Механические законы сами управляют человеком.