15 Вещь и деньги. Изменение понятия денег. Финансовый капитал и промышленный капитал. Финансы и понятие силы. Деньги в техническом коллективе.

Деньги и материальные ценности, отличные от денег, в правовом отношении подчиняются одним и тем же основным понятиям, однако между ними изначально существуют различия. Деньги все более и более отделяются от вещей и материальных ценностей, утверждаясь в качестве особой силы, противостоящей всему остальному миру вещей и занимающей по отношению к ним командную позицию. Деньги завоевывают себе господствующее положение в мире вещей, превратившись в посредника, сосредоточившись исключительно на задаче обращения, обретя законную силу погашать любые обязательства и служить средством адекватного расчета по любым сделкам. Деньги сберегают труд и способствуют разделению труда. Такое множество достоинств привело меркантилистов к мысли, что все богатство страны заключается в денежной наличности. В этом были согласны Кольбер и Кромвель. А так как в их странах не было рентабельных месторождений золота, они превратили в золотые жилы торговые балансы и навигационные акты своих стран. Мы живем в условиях, которые сильно отличаются от условий того времени. Кроме того, богатый опыт прошедшего времени приучил нас отводить деньгам более скромное место. Уже в вещественных деньгах, превращающихся в валюту, деньги выделяются из мира вещей. Конечно, пока деньги привязаны к какой-то денежной материи, их еще можно считать вещью. Но это особая вещь, она не подпадает под юридические определения других вещей и становится мерой ценности материальных благ. В символических деньгах деньги отделяются от своей материальной основы, а при безналичных расчетах утрачивают даже и символический характер. Этой стадии развития деньги достигают в XIX веке. В XIX веке, как и в другие века, существуют две разновидности капитала, между которыми можно установить различие. Финансовый капитал и промышленный капитал отличаются друг от друга, как и персонифицирующие их люди. Между ними царит напряженность, проявляющаяся во всех областях; эта напряженность между владельцами денег и владельцами вещей, между финансистами и промышленниками, доходящая иногда до вражды, очевидно, должна иметь глубокие корни. Понятно, что для машинного капиталиста лучше всего обходиться собственными денежными средствами, не занимать денег и не обращаться к тем, у кого имеются свободные деньги, то есть к крупным финансистам. Таким удачным образом складываются дела для отдельных промышленников, когда вследствие благоприятной конъюнктуры и собственной предусмотрительности у них оказываются под рукой необходимые "свободные деньги". Однако такое положение не может складываться в целых промышленных отраслях, тем более во всей машинной сфере, развитие которой принимает гигантские масштабы. Все умы заняты проблемой добывания кредитов для этого быстрого расширения сферы машинной техники. Кредит же означает доверие, то есть выдача кредита зависит от степени доверия, которую вызывает его получатель. В кредитном деле началось мощное движение, которое захватило все его области: кредит частный и общественный, краткосрочный и долгосрочный, инвестиционный и оборотный, потребительский и производственный, необеспеченный и кредит под залог, кредит под движимость и под недвижимость. Банки, общества и товарищества кредитования, народные банки, ссудные и сберегательные кассы вырастали как грибы после дождя.

Процесс распространения машин имеет два аспекта. Первый характеризуется анонимностью, так как машина представляет собой конструкцию в высшей степени анонимную, ее безымянная работа отделена от личности и разрушает все личностные отношения. Машинная стихия анонимна, как наводнение или оползень. Второй аспект заключается в том, что большая часть изобретателей, держателей и пользователей патентов принадлежит к числу беднейших людей, которые могут начать дело только если получат деньги. Финансовый капитализм и промышленный капитализм участвует в одном и том же процессе, они необходимы друг другу и никак не могут друг без друга обойтись. Процесс, которому посвящена их деятельность, — это процесс эксплуатации, и каждый из партнеров вкладывает в него все свои способности и знания; одна сторона вкладывает в него свой капитал, другая сторона вкладывает машины, патенты и права на их использование, трудовые ресурсы и т. д. Машинный капиталист в ходе развития машинной техники превращается из коммерсанта и собственника в техника и функционера. Меняется и финансист. Было бы ошибочно представлять его себе только как экономиста, чем лучше он усваивает законы движения денег, тем меньше в нем остается от экономиста. Чем лучше он усваивает соответствующие правила, тем больше превращается в финансового техника. Движение денег, которое совершается так легко и незаметно, не производя какой-либо видимой работы, представляется для непосвященного человека темным, таинственным и пугающим процессом. Непосвященный человек живет в мире вещей. Все фикции и абстракции, на которых основано финансовое дело, условия кредита, вопросы, касающиеся валюты и обеспечения, законы ренты, займы, проценты, правила денежного обращения, притока и оттока денежных масс, остаются для него непроницаемой тайной. В денежных операциях непосвященного человека интересует главным образом возможность спекуляций, пустившись в которые ради наживы, он зачастую оказывается в проигрыше. Уровень всех спекуляций определяется степенью риска: чем выше риск финансовой операции, тем больше в ней доля спекулятивной игры. Добывание денег на развитие машинной техники сначала принимает вид спекулятивных сделок. Действие финансового механизма оказывается для неспециалиста самой непонятной вещью, и он по своему незнанию часто бывает склонен видеть в финансовом капиталисте могущественную анонимную силу, стремящуюся тайными путями достигнуть господства. В этом представлении верно то, что финансовое дело достигло той же степени анонимности, что и машинная техника; в обоих случаях анонимность является побочным следствием механизации. Нельзя отрицать, правда, что банкир издавна, начиная со средневековья, когда запрещалось ростовщичество, имел сомнительную репутацию. Причина здесь не только в том, что люди, которым срочно требуются деньги, обычно находятся в бедственном положении, а кредитору ставят в вину, что он пользуется чужим несчастьем. Дело скорее в том, что наивный ум не может понять, как это деньги порождают деньги, каким образом один лишь факт течения времени способен умножать их количество. Средневековому мышлению, этому сословному мышлению рыцарей, крестьян и духовенства, незнакомо было современное понятие энергии. Сила, или энергия, в его представлении не могла выступать в качестве причины, объясняющей различные явления, поскольку эта причина не воспринимается органами чувств и может быть осознана только по производимому ею действию. Никто не знал, что сила характеризуется точкой приложения, направлением действия, величиной и мощностью, как не знал и того, что единица силы одновременно может служить и единицей веса. Законы равенства действия и противодействия, гравитации, притяжения и отталкивания были тогда так же никому не известны, как и аффинность, сцепление, капиллярность, молекулярные и атомные силы. Никто не подозревал о существовании энергии и законе ее сохранения. Все это находилось за пределами средневекового мышления, ничего не ведавшего даже об античных законах статической механики.

Идея силы (энергии) впервые заявляет о себе в области финансового дела, а с развитием динамики она выходит на первый план. Напряжение, вызываемое развитием финансов уже на раннем этапе, возникает вследствие трений, вызванных тесным соприкосновением с вещным хозяйством и хозяйственной деятельностью, основанной на собственности. Этот конфликт не оставил равнодушной церковь и вызвал оживленный отклик служителей пера, среди которых был и Лютер. Все, что касается денег и процентов, представлялось подозрительным с точки зрения нравственности. Самое слово "финансы" приобрело нехорошее значение, как это можно видеть на примере Себастьяна Бранта, который в своем "Корабле дураков" употребляет его в значении "издевательство", "мучительство", "ненависть" и "обман". В понимании юристов деньги представляют собой нечто потребляемое и заменимое. Хозяйство, основанное на собственности, не может опираться на деньги, деньги не могут служить его основой. Зато денежное хозяйство опирается на собственность и наносит ей урон. Путем денежных операций я могу получить доступ к миру вещей, приобрести над ним власть. Такого значения и могущества деньги достигают там, где они участвуют в крупной торговле. Торговля и деньги издавна породнились между собой, и примеры таких семейств, как Медичи, Фуггеры и Вельзеры, не самые ранние в истории. На юге Германии до сих пор сохранилось слово "verfuggern",²⁰³ означающее "загнать, продать". С зарождением машинного капитализма финансовый капитализм поднимается на новую ступень могущества. Финансирование машинного капитализма — сложное дело, при котором решается вопрос о распределении риска. А тот факт, что это неизбежно связано с распределением риска, объясняется тем, что денежное хозяйство и вещественное хозяйство (хозяйство, основанное на собственности) не тождественны друг другу, следовательно, между ними должно устанавливаться соответствующее соглашение. Деньги, товар, предназначенный для обращения, с развитием механики становятся все более самостоятельной силой, что проявляется в их превращении в капитал, то есть в нечто такое, смысл чего открывается только если подходить к нему с понятием силы, так как капитал есть не что иное, как сила. (!) Превращение денег в законное средство оплаты, валюту, меру стоимости, символические деньги и безналичные деньги представляет собой ряд процессов, в ходе которых развивается механика финансового дела. Деньги становятся настолько заменяемым предметом, что в их отношении невозможным оказывается собственнический иск, по крайней мере такой иск, где речь шла бы об определенных, отличных от других, денежных знаках. В средние века для ведения войны требовалось наличие крепостной башни, которая была наполнена золотом. Этот способ тезаврации уже показывает, что понятие силы имело тогда статический характер. Когда оно сменяется динамическим, тезаврирование и накопление сокровищ постепенно прекращается. Если сегодня где-то и собираются запасы золота, они служат аккумулятором. Между сокровищем и аккумулятором имеется значительная разница. "При коммунизме, — говорит Маркс, — сила денег не упраздняется, а благодаря своей всеобщности приобретает еще большую власть над человеком". Если заменить в этом положении слово "коммунизм" словами "технический коллектив", оно будет верным по содержанию. Об отмене денег в техническом коллективе, разумеется, не может быть речи. А аграрные коммунисты вроде Бабефа или Оуэна, который был фабрикантом, не имеют никакого отношения к коллективу. Совершенно в другом направлении развиваются и теории Бакунина, который, подобно Оуэну, делал ставку на мелкие самостоятельные общины и желал отмены государства, религии и семьи. Анархизм этого толка не является влиятельной силой, но для того чтобы остаться верным себе, он должен выступать против технического коллектива. В отличие от них "Манифест", провозглашающий в числе своих первоочередных мер экспроприацию частной земельной собственности, вовсе не собирается менять денежное хозяйство, а, не обмолвившись о нем ни единым словом, сразу же переходит к централизации кредита в руках государства. Она производится путем образования национального банка с государственным капиталом и исключительной монополией. Частный капитализм заменяет этот монопольный капитализм, в действие вступают принципы государственного капитализма, которые ничем не отличаются от частнокапиталистических, — переход полномочий от частных лиц к государству не меняет механического характера денежного хозяйства. Такой коммунизм означает плавное, без каких-либо сломов и разрывов, продолжение капиталистического денежного и кредитного хозяйства, это коммунизм, работающий на капиталистической основе, при котором происходит дальнейшее развитие технического коллектива.

Вопрос состоит в том, может ли коммунизм быть другим. На этот вопрос можно ответить только следующим образом. Коммунистические принципы могут быть проведены в жизнь лишь постольку, поскольку они будут соответствовать правилам технического коллектива, то есть в той мере, в какой они подчинятся и приспособятся к правилам механическим. Это положение необратимо. Технический коллектив несовместим с установками аграрного коммунизма, несовместим он также и с коммунизмом, отвергающим централизованное планирование и останавливающимся на маленьких автономных общинах. Технический коллектив совместим только с таким коммунизмом, который полностью ориентирован на механическую аппаратуру и во всем согласовал с ней и организацию труда. Такой коммунизм вполне может сочетаться также и с денежным хозяйством, сложившимся в условиях капитализма, и более того: ни при каком другом он просто не может существовать. Это денежное хозяйство является сферой механики, превращается в финансовую технику и представляет собой не что иное, как применение механических принципов в области денег; эта тема заслуживает отдельной книги. То, что относится к финансам, все более и более превращается во время и подчиняется понятию мертвого времени. Как человеку из специального центра сообщается точный час мертвого времени, так и его денежное хозяйство подпадает под действие технически отмеренного мертвого времени и регулируется им настолько же механически, насколько механически регулируется работа, развлечения и вообще вся человеческая жизнь.

Сохраняется ли в техническом коллективе напряжение между финансовым и промышленным капиталом? Да. Хотя в условиях технического коллектива по вопросам, касающимся развития аппаратуры и денежных инвестиций, в органах управления принимаются централизованные решения, однако функционеры, принимающие эти решения, сталкиваются с теми же противоречиями, которые существовали между денежным и вещественным хозяйством, между финансовым и промышленным капиталом при капитализме. Различие сводится к тому, что в конфликте теперь участвуют не частные капиталисты, а организации, административные органы и отделы. Это значит, что частные финансовые капиталисты и промышленные капиталисты влились в коллектив и, превратившись в функционеров, продолжают в нем свою работу и свои распри.